Чемульпо-Владивосток - Страница 71

Но в этот раз намерения мичмана были немного иными. Первые аккорды, спокойные и размеренные, не слишком отличались от стиля песен, знакомых публике начала XX-го века...

   Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
   Средь военных трофеев и мирных костров,
   Жили книжные дети, не знавшие битв,
   Изнывая от детских своих катастроф.

Глаза Руднева, в последнее время ставшего, вопреки старой традиции русского флота, регулярным посетителем подобных посиделок, против чего никто не возражал, недоуменно вскинулись. Потом он непонятно от чего нахмурился и пристально вперился взглядом в Балка. Петрович судорожно пытался припомнить текст песни уважаемого, но не слишком любимого им автора, и оценить его на предмет соответствия духу времени и исторических несоответствий. Балк, тем временем, неожиданно для ожидающих чего-то веселенького слушателей, перешел на совершенно чуждый времени ритм и звучание.

...

   Детям вечно досаден
   Их возраст и быт -
   И дрались мы до ссадин,
   До смертных обид.
   Но одежды латали
   Нам матери в срок,
   Мы же книги глотали,
   Пьянея от строк.
   Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
   И сосало под ложечкой сладко от фраз.
   И кружил наши головы запах борьбы,
   Со страниц пожелтевших слетая на нас.
   И пытались постичь -
   Мы, не знавшие войн,
   За воинственный клич
   Принимавшие вой, -
   Тайну слова "приказ",
   Назначенье границ,
   Смысл атаки и лязг
   Боевых колесниц.

Слушатели уже поняли, что их ожидания несколько не оправдались, но песня, столь непохожая на все слышанное до сих пор, тем не менее захватывала. К счастью для офицеров "Варяга", они слушали не оригинальное исполнение, а несколько приглаженный для начала века вариант. Не столь хриплый и резкий.

   А в кипящих котлах прежних боен и смут
   Столько пищи для маленьких наших мозгов!
   Мы на роли предателей, трусов, иуд
   В детских играх своих назначали врагов.
   И злодея следам
   Не давали остыть,
   И прекраснейших дам
   Обещали любить;
   И, друзей успокоив
   И ближних любя,
   Мы на роли героев
   Вводили себя.

На лицах нескольких слушателей появились понимающие улыбки. Действительно, ведь и для многих из них путь в море начинался со страниц прочитанных в детстве книг. Песня, столь странно и даже чуждо звучащая, все же была про них. Это они сейчас были на своей первой войне, а все, что было до, это все же детство и юность.

   Только в грезы нельзя насовсем убежать:
   Краткий век у забав - столько боли вокруг!
   Попытайся ладони у мертвых разжать
   И оружье принять из натруженных рук.
   Испытай, завладев
   Еще теплым мечом,
   И доспехи надев, -
   Что почем, что почем!
   Испытай, кто ты - трус
   Иль избранник судьбы,
   И попробуй на вкус
   Настоящей борьбы.
   И когда рядом рухнет израненный друг
   И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
   И когда ты без кожи останешься вдруг
   Оттого, что убили - его, не тебя,

Мичман Губонин, которому Петрович после вечернего доклада велел остаться на "Варяге", дабы помыться и ночку отоспаться, уж больно неважно он выглядел, отчего-то часто заморгал и поспешно отвернулся в угол. И только теперь память Руднева подсказала, насколько он был дружен с покойным ныне Александром Шиллингом и как изменился после боя, став более замкнутым и резким как с подчиненными, так и с другими офицерами. Значит, дело-то было не только в усталости. Быстро взрослеют мальчики на войне...

   Ты поймешь, что узнал,
   Отличил, отыскал
   По оскалу забрал -
   Это смерти оскал! -
   Ложь и зло, - погляди,
   Как их лица грубы,
   И всегда позади -
   Воронье и гробы!
   Если путь прорубая отцовским мечом
   Ты соленые слезы на ус намотал,
   Если в жарком бою испытал, что почем, -
   Значит, нужные книги ты в детстве читал!
   Если мяса с ножа
   Ты не ел ни куска,
   Если руки сложа
   Наблюдал свысока,
   И в борьбу не вступил
   С подлецом, палачом -
   Значит, в жизни ты был
   Ни при чем, ни при чем!

Совершенно неправильное, по всем музыкальным канонам начала века, резкое и грубое окончание песни как гвоздем вбило основную мысль в уши слушателей. Притихшие и задумчивые офицеры разошлись по каютам, а Балка уволок к себе разъяренный Руднев.

- Ты бы хоть предупреждал! Ну и нафига? Тебе что, неймется? Славы первого абордажника российского парового флота тебе мало, подавай еще и ярлык главного барда страны?

- Да ладно тебе, нормальная песня. Никаких анахронизмов нет. Почему нельзя-то?

- Стиль никак в эту эпоху не вписывается. Понимаешь? Еще пара таких выступлений, и попалишь ты нас Василий, чует мое сердце.

Как будто отзываясь на слова капитана, в дверь осторожно постучали.

- Кто там? - Тоном, подразумевающим "кого еще черт принес", спросил Руднев. Черт, как ни странно, принес корабельного священника, отца Михаила. Войдя и плотно притворив за собой дверь, отец Михаил с минуту молча смотрел в глаза то Балку, то Рудневу, собираясь с мыслями и явно не зная, с чего начать разговор. Потом, наконец, выпалил.